В зените [Приглашение в зенит] - Георгий Гуревич

Наверное, с час я любовался этим этюдом в красных тонах. Выковыривал из почвы гранаты, в клюквенных лужах собирал горсти рубинов. Увы, трезвый свет электрического фонаря превращал рубины в обломки кварца. Потом я заметил целый букет каменных цветов. Полез проверять, что это — друза горного хрусталя или нечто неизвестное? И такая неосторожность — нарушил основную заповедь космонавта: “Один на незнакомой планете не удаляйся от ракеты”

Единственное оправдание: планета-то была безжизненная.

А когда я спрыгнул со скалы с обломком кристалла под мышкой (всё-таки это был обычный горный хрусталь), между мной и ракетой стояли три тумбы.

Нет, я не испугался. Это были стандартные рабочие киберы с ячеистыми фотоглазами под довольно узким лбом-памятью и с четырьмя ногами, прикреплённым на кривошипах на уровне висков. Иносолнцы считают эту схему наиболее рациональной. С опущенными плечами машины могут ходить, с поднятыми — работать стоя. А на узком лбу я разглядел стандартный знак: квадрат с двумя чёрточками слева и с двумя снизу: дважды два — четыре.

“Ах да, здесь же был завод программных машин. Гилик говорил мне про него…”

— Гвгвгвгвгвгв…

Каждый владелец магнитофона знает этот свистящий щебет, звук разматывающейся ленты, чиликанье проскакивающих слов. Стало быть, машина была не только самодвижущаяся, но и разговаривающая. Только разговаривала слишком быстро.

Я провёл рукой направо и вниз, доказывая, что темп надо снизить. Видимо, машина знала этот жест, потому что щебет прекратился, я услышал членораздельные слова на кодовом диалекте иносолнцев.

— Он зовёт тебя, — сказала машина.

— Кто “он”?

Я не очень надеялся получить осмысленный ответ, потому что на лбах у машин рядом с квадратом были привинчены шесть нулей, то есть шестизначное число элементов — достаточно, чтобы ходить и говорить, но слишком мало, чтобы понимать вопросы. Однако на мой простой вопрос я получил ответ.

— Он всезнающий, — сказала одна тумба.

— Он вездесущий.

— Он всемогущий.

“Вот тебе на! — подумал я. — Нашёлся среди программистов чудак, который сочинил религию для роботов”.

— Он зовёт тебя.

Но я хорошо помнил, что “автоматы-разведчики с планеты не возвращаются”. И “завод остановлен, персонал эвакуирован”. И не вызывал у меня доверия этот застрявший здесь, никому не ведомый программист, упивавшийся поклонением машин. Не разумнее ли уклониться от встречи с маньяком?

— Благодарю за приглашение, — начал я, пятясь к ракете, — в следующий раз я обязательно…

Продолжать не пришлось. Вдруг я взлетел вверх и прежде, чем успел сообразить что-нибудь, очутился на плоском темени одной из машин. Другие держали меня под мышки справа и слева И тут же их ноги зашлёпали по лужам цвета раздавленной клюквы.

— Стой! Куда? Пустите!

— Он зовёт тебя!

Пришлось подчиниться, тем более что машины, шагающие рядом, цепко держали меня. Лапы у них были литые, с острыми краями, и я боялся сопротивляться — опасался, как бы не порвали скафандр.

Ноги машин выбивали дробь по камням, они переступали куда чаще человеческих. Мы мчались по бездорожью со скоростью автобуса. Внутри у меня все дрожало, копчик болел от ударов о жёсткую макушку робота, в глазах мелькали мазки кармина, киновари, краплака, сурика. Мы шли малиновыми холмами, темно-гранатовой лощиной, пересекли реку, похожую на вишнёвый сироп, углубились в ущелье со скалами цвета бордо. Ненадолго мы нырнули в тушь, утонули в черноте. Я не видел ничего, как ни таращил глаза. Но машины, должно быть, различали инфракрасное сияние, они топали так же уверенно. И опять мы вернулись из ночи в багровый день. Вдали показались удлинённые корпуса и в нарушение цветовой гаммы голубые вспышки сварки.

“А завод-то на ходу! — подумал я. — Не заброшен. Ошибся мой киберчертенок”.

Впрочем, к корпусам мы не пошли, сразу же свернули в сторону и остановились у покатого пандуса, ведущего вглубь. Привычная картина. Передо мной было стандартное противометеоритное укрытие для безвоздушных планет. Все было знакомо: в конце пандуса шлюз, налево баллоны с кислородом, метаном, аммиаком — кому какой газ требуется. Прямо коридор и комнаты, а в комнате ванна и ратоматор — этот чудесный прибор сапиенсов, расставляющий атомы в заданном порядке, изготовляющий любую пищу по программе, тот самый, который штамповал для меня земные персики во время болезни. Ленты с программами у меня были, и ожидая, пока Он позовёт меня, я изготовил себе спекс жареный, спекс печёный, кардру, ю-ю и соус 17-94. Что это такое, объяснять бесполезно. Блюда эти придуманы здешними химиками в лабораториях, формулы смесей невероятно длинны и ничего вам не скажут.

В общем спекс — это нечто жирно-солёное, кардра — кисло-сладкое, ю-ю пахнет ананасами и селёдкой, а соус 17-94 безвкусен, как вода, но возбуждает волчий аппетит. И я возбудил волчий аппетит, поужинал спексом и прочим, поскольку же Он все ещё не звал меня, завалился спать. День был тяжёлый Я ввинчивался в пространство, потом вывинчивался, перегружался и невесомился в ракете, трясся на стальной макушке, попал не то в плен, не то в гости. И если в таких обстоятельствах вы не спите от волнения, я вам не завидую.

Поутру меня разбудили гости — тоже машины, но куда больше вчерашних, такие громоздкие, что они не могли влезть в помещение, вызвали меня для разговора в пустой зал, вероятно, в прошлом спортивный, с сухим бассейном в центре. В этом бассейне они и расположились, уставив на меня свои фотоглаза. У них тоже были ноги на кривошипах, подвешенные к ушам, и лбы с эмблемой “дважды два”. Но у вчерашних машин лбы были узкие, плоские физиономии имели вид удивлённо-оторопелый. У этих же глаза прятались глубоко под монументальным лбом, и выражение получалось серьёзно-осуждающее, глубокомысленное. Вероятно, это в самом деле были глубокомысленные машины, потому что рядом с квадратиком у них были привинчены пластинки с восемью нулями. Сотни миллионов элементов — вычислительные машины довольно высокого класса.

— Он поручил нам познакомиться с тобой, — объявили они.

Я подумал, что этот Он не слишком-то вежлив. Мог бы и сам поговорить со мной, не через посредство придворных-машин. Но начинать со споров не хотелось. Я представился, сказал, что я космический путешественник, прибыл с далёкой планеты по имени Земля, осматриваю их шаровое скопление.

— Исследователь, — констатировала одна из машин.

— Коллега, — добавила другая. (Я поёжился.) А третья спросила:

— Сколько у тебя нулей?

— Десять, — ответил я, вспомнив, что в мозгу у меня пятнадцать миллиардов нервных клеток, число десятизначное.